Почему надо победить нацизм?

Чтобы иметь право на жизнь…

Зинаида Григорьевна Злобина, ветеран труда:

- В этом году мне исполняется 90 лет. Я прожила достаточно трудную жизнь, и получилась она таковой во многом потому, что моему поколению пришлось бороться с нацизмом.

Когда началась Великая Отечественная война, я только окончила 1-й класс. Отца сразу взяли на фронт. Брата Ивана, которому не исполнилось еще и 18 лет, тоже призвали и направили на полгода в Керчь учиться на сержанта. После учебы ему дали взвод и направили воевать на Украину. Помню, что поначалу от братишки приходили письма-треугольнички, написанные химическим карандашом. В последнем он написал: «Мама, пишу тебе перед боем. Стоим в леске перед Днепром, у нас приказ: переправляться на другой берег, но лодок нет. Придется добираться вплавь – с ношей в 30 с лишним килограмм на горбушке и под непрерывным обстрелом фашистов. Возможно, это мое последнее письмо…» Так и получилось. Сразу после того боя нам пришло известие, что брат пропал без вести, а следом – похоронка, в которой сообщалось, что он похоронен в братской могиле в Хмельницком районе. Я тогда маме пообещала, что, когда закончится война, обязательно съезжу на могилу брата и поклонюсь.

…Жили в войну тяжело, впроголодь. На человека выдавали 200 граммов хлеба в сутки, поэтому мы ходили с подружками за 25 километров на совхозные поля собирать из-под снега колосья и мерзлую картошку. В школе тоже было трудно – один учебник на класс, вместо тетрадей – газеты, чернила заменял свекольный сок или разведенная водой сажа, писали палочками. Но мы не жаловались, знали, за что воюем, и верили, что победим и жить станет легче. И победили!

Отец вернулся с войны в 1946 году, весь израненный, но живой. Дошел до самого Берлина! Еще многое успел построить в Гурьевске, он каменщиком работал. Мама, правда, заболела, военные годы не прошли даром, поэтому в школе я не доучилась, перевелась в вечернюю школу и пошла работать — сначала в парикмахерскую при заводе, потом — на заводскую подстанцию.

После войны еще лет пять очень трудно жили, карточная система была, да и потом легко не было, страну нужно было отстроить заново. Но мы не для того победили фашистов, чтобы жаловаться. У меня родились две дочери. И я вам скажу, что мы очень дорого заплатили за свое право иметь детей, увидеть внуков и порадоваться правнукам.

Но сейчас нацизм вновь поднял голову, и нам нужно опять отстоять наше право на жизнь и развитие. К сожалению, у меня так и не получилось съездить на Украину, чтобы увидеть могилу братишки. А теперь… Теперь нацисты рушат все наши памятники, разрушают братские могилы тех, кто погиб, освобождая, в том числе, и их Родину. Если бы я была помоложе, я бы выучилась на медсестру и, как когда-то мой братик, поехала на Украину воевать против нацизма. Нельзя, чтобы люди забыли военные лишения, забыли подвиг наших близких — тех, кто работал в тылу, и тех, кто ради нас, живых, остался молодым лежать в холодных братских могилах на чужбине. Нельзя отдать их могилы и памятники на поругание врагам, нельзя — ради памяти и будущего наших внуков и правнуков.

Такое в нашей истории уже было

Екатерина Егоровна Кошляк, труженица тыла:

- Нацизм нужно остановить, потому что такое уже было в нашей истории 80 лет назад. Тогда сразу фашистов не остановили, хотя Сталина предупреждали, что Германия собирается на нас напасть, и чем это закончилось? Великой Отечественной войной, когда плохо было всем – и Украине, и нам.

Когда началась война, жили мы на Алтае, мне было всего 10 лет, а работать пришлось наравне со взрослыми. Отец у нас умер еще до войны, старшего брата Ивана в 1943 году взяли на фронт. Остались дома мама, я и сестренка пятилетняя. Мама уходила на работу с рассветом и возвращалась за полночь, а то и ночевала прямо на колхозной пашне, мы же с сестричкой домовничали.

Огород у нас был 80 соток, почти гектар, плюс – полный двор скотины. Все это легло на мои плечи. Маме давали лишь несколько дней на покос. Она скосит траву, мы с ней в стожки сено сложим, а потом по снежку я его на саночках домой перевозила. Чуть постарше стала, с другими деревенскими ребятами помогала на полях полоть пшеницу. Жара, осот колючий-преколючий, а поле – конца и края не видно. Но что делать? Надо было помогать колхозу, надо было Победу приближать! Вот и приближали, как могли. Учиться хотела сильно, но в школу меня мама не пускала. Кто будет огород убирать, если я в школу уйду?! Зимой-то питались тем, что сами вырастим. В 14 лет меня взяли в колхоз поваром, я быка запрягу, сложу посуду и еду за тракторами. Готовила прямо в поле и кормила трактористов, разносила им туески. А чем кормила-то? Господи! Выдадут мне хлеба да два килограмма пшена для супа. Ни картошки, ни других овощей для заправки не было. Разварю это пшено в воде, вот и весь суп. Летом, правда, ходила на луг, собирала пучку и добавляла для вкуса. Мужики хвалили, вкусно им было. Ездила по домам трактористов, собирала для них пайки. А какие пайки? Кругом беднота одна! Передадут по бутылке молока да лепешки из картошки. Иногда соберу это молоко, добавлю воды и кашу сварю им, безо всякого масла, конечно. Но это уже был деликатес. Сварю, а нести по пашне далеко, тракторы вдали, словно мухи. Дойду, покормлю одного тракториста, иду к другому. И так, пока все не пообедают.

…Помню, осенью женщины урожай соберут, сидят и рассуждают: «Сколько же нам, бабоньки, денег заплатят за трудодень – одну или две копейки?» Если две копейки – это вообще хорошо, тогда мы с мамой за свои сто трудодней получим целых четыре рубля, на которые можно будет купить соль, спички и керосин на зиму!

Тяжело было, но когда по весне трактора в поле выходили пахать, все из домов выскакивали – радовались, потому что раз вышли пахать, значит, хлеб сеять будут, а хлеб — это уже напоминание о мирной жизни.

С фронта писем сильно ждали, читали вместе. А если похоронка кому приходила, то «голосить» женщины на улицу выходили. Это сейчас плачут дома, а раньше в деревне кричали от горя на улице, а все шли утешать или вместе плакать. Так и жили. Во многие дома и по две похоронки враз приходило – и отца, бывало, убьют, и сына, а то и нескольких сыновей сразу.

Когда объявили о Победе, всем в колхозе выходной дали. Но народ не праздновал, женщины старались все дела дома переделать. А после войны мужиков совсем мало вернулось, погибли многие, и долго все на женских плечах в деревнях держалось. Так что мы, старшее поколение, хорошо помним, что такое нацизм, на себе испытали. И чем скорее он будет остановлен, тем лучше.

Ради счастливого детства

Анна Владимировна Вахрушева, труженица тыла:

- У каждого ребенка должно быть счастливое и беззаботное детство, а при фашизме не слышно ребячьего смеха, только тихие всхлипывания от голода, холода и тяжелой работы. Я не была на фронте, не била врага, но ребенком сполна испытала всю боль военного времени.

Когда началась Великая Отечественная война, мне было 10 лет. Мы жили в Новосибирске. Отчима сразу же взяли на фронт, мама пошла работать уборщицей в железнодорожное депо, а я училась в школе. До сих пор помню те морозные зимы, когда я промерзала до костей, руки и ноги от холода совсем ничего не чувствовали, а потом дома от тепла их начинало сильно ломить, боль была невыносимая, я грела ноги в тазу и плакала.

В школе нам на полгода выдавали две тетради: одну по арифметике, другую по русскому языку. В них мы писали только в классе, а дома — кто на чем найдет, мне мама приносила с работы старые бланки, на них я и делала домашние задания. А учебники выдавали по одному на пять человек. Поэтому, когда мама на булку хлеба выменяла мне сборник по литературе, а потом еще и по математике, я была такая счастливая и гордая, другие ребятишки мне завидовали.

Еще одно горькое детское воспоминание: мне постоянно хотелось есть. После школы я сразу бежала в магазин отовариваться, мне полагалось 200 грамм хлеба. Помню, держу этот черный кусочек, смотрю на него, нюхаю, а есть боюсь, домой надо нести. Потом начинаю отламывать по маленькому кусочку и сосать, а пока дойду до дома – хлеб заканчивался. Маму еще долго ждать, она по 12 часов работала, а есть так хотелось, что аж живот болел. Так я сварю картошку, растолку, разведу водой пожиже, ем с закрытыми глазами и приговариваю: «Это манная каша».

Но совсем тяжело стало, когда мы переехали в Алтайский край, в д. Хмелевку, где жили до войны. Я плохо помню деревенскую школу, зато навсегда в памяти осталась до слез непосильная работа. Зимой по ночам в амбаре я со взрослыми перебирала зерно для посадки. Летом помимо заготовки дров для школы дети в поле пололи лен. Сорняки были настолько колючие, что к вечеру руки и ноги кровоточили от ссадин. Дома мама чем-то мазала раны, все щипало, я лежала и плакала, так в слезах и засыпала, а утром снова в поле.

Летом в 44-м меня взяли помощницей поварихи на кульстан. Я была маленькая, худенькая, но работящая. Вставала раньше всех, брала ведро картошки и через поле шла к ручью мыть, позже и повариха вставала, приступала к готовке. Вечером после ужина все шли спать, а я, пока все не перемою да не уберу, не ложилась. Как я со всем этим справлялась, откуда силы брала — не знаю. Когда наступил сентябрь, дети пошли в школу, меня с кульстана не отпустили – некому было работать. Домой я приехала, только когда закончилась уборочная…

Я никому не пожелаю такого детства, какое пришлось пережить мне. И виной тому – фашизм. Самое страшное, что сегодня фашизм снова стал поднимать голову. Это надо пресекать, что сейчас и делают наши солдаты. Мы же должны всячески им помогать. Я молюсь за всех и за каждого. К сожалению, знаю всего две молитвы — «Отче наш» и «Богородица», третью же написала сама, а слова мне диктовало сердце. Слова простые: «Господи, помилуй, спаси и сохрани невинных людей, солдат в борьбе с врагами нашей Отчизны. Господи, помилуй!».

Сами они не остановятся

Михаил Семенович Капелист, бывший малолетний узник концлагеря, житель села Сосновка:

- Нацизм нужно победить, потому что сами нацисты не остановятся. Мне было 18 лет, когда во время службы в армии на Украине я сталкивался с бандеровцами. Это страшные люди, для которых все, кто не разделяет их взгляды, являются «москалями» и врагами.

Лично для меня важно остановить нацизм на Украине еще и потому, что это моя малая родина, где по сей день живет моя родная сестра. Раньше мы с ней регулярно созванивались, и когда я спрашивал, как там обстановка, открыто говорить о том, что там все плохо, она не могла, но говорила, что ничего хорошего нет. Сейчас связь с сестрой потерялась, поэтому я очень переживаю за нее, жду не дождусь, когда мы снова сможем общаться.

А до чего нацисты могут дойти, если их вовремя не остановить, мое поколение прочувствовало на себе во время Великой Отечественной войны.

Когда фашисты напали на СССР, мне было чуть больше трех лет. Отец ушел на фронт, а мы с мамой жили тогда в Житомирской области, в 60 км от Киева. Дом наш разбомбили практически сразу, жить было негде, и меня забрала к себе тетя из Донецка. По дороге поезд остановили фашисты, вывели всех, тщательно осмотрели и разделили: немощных стариков – в одну сторону, молодежь, которая могла работать — в другую. Отдали приказ: детей расстрелять на месте, а матерей везти на работы в концлагерь «Восточный рабочий» в Германии. Нас уже стали отбирать у родных, но тут приехал немецкий офицер и сказал, что детей расстреливать нельзя, иначе матери работать откажутся. Так чудом я остался в живых.

Привезли нас в концлагерь в Гамбурге, поселили отдельно от взрослых. Детей набралось три барака по 150 человек в каждом. Спали на нарах. Играть можно было только во дворе, подходить к колючей проволоке категорически запрещалось. Тех, кто не слушался, нещадно били хлыстом. Следили за нами две немки, помню, что одну звали Мута. Однажды я побежал за мячом и нечаянно оказался у ограждения, мне тоже попало. Кормили поначалу неплохо, но постепенно становилось все хуже и хуже. Старшие ребята нам, малышам, помогали – и ухаживали, и хлеб свой отдавали, а сами десятками умирали от голода… У нас была коляска, на которой мы каждый день вывозили из барака умерших. Я до сих пор помню Ваньку из Винницкой области, который мне во всем помогал и к которому я очень привязался. А потом… Потом мы тоже вывезли его на коляске… В 1943 или 1944 году у нас в бараке началась повальная желтуха, после которой в живых осталось чуть больше 30 человек.

…Освободили нас незадолго до официального объявления о Победе. К счастью, моя тетя, с которой мы не виделись несколько лет, тоже была жива. Вместе с ней мы и вернулись домой летом 1945 года. В какой-то степени мне повезло, что я, когда попал в концлагерь, был очень мал, многое стерлось из памяти, а тетя, жалея меня, старалась об ужасах не рассказывать. Но даже тех воспоминаний, что у меня остались, достаточно для того, чтобы понимать – нацизм обязательно должен быть остановлен.