Война прошлась по детским судьбам грозно

Но есть еще одна тема, которая живет в их памяти до сих пор ярко, хотя прошло уже много лет. Это тема Великой Отечественной войны, которую они пережили, будучи детьми. Тогда они жили в разных местах, за тысячи километров друг от друга, но боль, голод, лишения и ужасы той страшной войны оба хлебнули сполна.

Валюша Грачева жила с родителями, сестрами, дедом и бабушкой в красивейшем селе Никольское на Орловщине. Бегала в школу, помогала по дому, играла в немудреные игры с друзьями. Сообщение о начале войны застало их в самый разгар летних каникул. Отец тогда затеял ремонт крыши. Разобрать-то ее разобрали, а вот накрыть не успели, отцу — Алексею Константиновичу – принесли повестку на фронт. Но пока в соседнем райцентре формировался состав, людям из ближних сел и деревень разрешили на 2 дня сходить домой. Валентина Алексеевна хорошо помнит, как отец, вернувшись, торопился накрыть крышу соломой, потому что не мог оставлять семью в раскрытом доме, да и не знал, когда вернется, и вернется ли…

Когда военные эшелоны проходили в сторону фронта мимо села, ребятишки, и 8-летняя Валя тоже, бегали к железной дороге и бросали в теплушки букеты полевых цветов. В одном из этих эшелонов был и отец Вали, потом он рассказывал, что увидел, как мелькнуло в толпе ее платьице и – пропало. А у него перехватило сердце, ему показалось, что она попала под поезд…

А потом начались страшные военные будни. В 1942 году через Никольское проходили наши войска, и маленькой Вале тогда казалось, что шли они бесконечно – мрачные, усталые люди с почерневшими лицами в колоннах по пять-шесть человек.

Тогда Валя не знала, что наши войска стягивают в район Курска для подготовки решительного сражения, равного которому не было в истории. А назад возвращались единицы, изможденные, в кровавых бинтах, с какими-то потерянными глазами.

Как-то зимой к ним в дом привезли раненых. Бабушка с дедом набросали на пол в единственной комнате чистой соломы и уложили на нее солдат, а ребятишки наблюдали за ними с русской печки и по-детски сочувствовали окровавленным дяденькам, которые громко стонали и просили «попить водички»…

А потом раненых увезли в райцентр, и через какое-то время в Никольское пришли немцы. Дети тогда в силу своего возраста не понимали всей серьезности обстановки и с любопытством наблюдали за веселыми людьми в странной форме, которые что-то громко и гортанно объясняли бабушке на непонятном языке, в котором встречались знакомые слова «млеко», «яйки», «курки».

Честно сказать, тогда ничего плохого им немцы не сделали, только выселили из дома в сараюшку к скотине да часто просили есть. Валя до сих пор помнит их молодые, какие-то радостные лица, игру на губной гармошке и громкий смех. Но как-то раз маленькая Валя возвращалась с дедом Константином Кузьмичом из соседнего села и внезапно услышала гул прямо над головой. Оказалось, немецкий летчик на истребителе «Фокке-Вульф» совершал облет территории и, видимо, от скуки, увидев старика с маленькой девочкой, решил «повеселиться» и начал стрелять. Что они чувствовали тогда в чистом поле, где не было ни деревца, ни кустика, чтобы спрятаться? С кем успел попрощаться дед, когда пытался прикрыть собой внучку? Они успели добежать до крайнего дома, прижались к стене и закрыли глаза, а пули с тонким свистом выбивали деревянные щепки из бревен.

А в июле 1943 года наши пошли в наступление, началось знаменитое сражение на Курской дуге. В соседнем селе Хомутово, в 2,5 километрах от Никольского, стояла артиллерийская часть, и когда залпами начинали стрелять «катюши», ночью небо становилось светлым, как днем, а земля содрогалась от мощных взрывов. По дорогам сплошным потоком шли танки, пыль не успевала оседать, висела плотной густой пеленой, и в воздухе стоял грозный, лязгающий гул. Это потом в школе учительница рассказала, что Курская битва продолжалась 50 дней и ночей, в ней участвовало более 4 миллионов человек, около 13 тысяч танков и 12 тысяч боевых самолетов.

5 августа советские войска освободили Орел и вечером в честь этого крупного успеха в Москве впервые за два года войны был дан победный салют. В ходе Курской битвы было разгромлено 30 отборных дивизий противника. Немецко-фашистские войска потеряли около 500 тысяч человек, 1500 танков, 3 тысяч орудий и 3700 самолетов.

Надо сказать, что во время войны школа в Никольском не закрывалась ни на день, и лишь когда стреляли особенно близко и страшно, учительница Екатерина Михайловна распускала всех по домам, но как только стрельба стихала, она снова собирала ребятишек в класс.

Где-то в середине войны появились в Никольском партизаны. Приходили они все больше по ночам, и Валентина Алексеевна помнит, как дед складывал им в вещь-мешки немудрящую снедь, которая была в доме. Партизаны потом и спасли Никольское от уничтожения.

Когда власть в очередной раз сменилась и в село вернулись немцы, они уже не были такими безобидными и жизнерадостными. Форма на них истрепалась, на ногах вместо блестящих сапог почти у всех были рваные обмотки, а на головах намотаны какие-то грязные тряпки. Они уже не наступали, а уносили ноги, и цель у них была не прогуляться и захватить налегке советские земли, а разрушить все, что можно. Поэтому зондер-команда получила приказ стереть село с лица земли. Фашисты сделали факелы, набрали в ведра керосина и пошли по улицам, поджигая соломенные крыши домов. А старики и дети молча наблюдали, как занимается пламя, и понимали, что их дни сочтены. Но вдруг со стороны дубовой рощи послышались сильный шум, крики и появились бегущие партизаны, они-то и спугнули немцев, и даже успели потушить горевшие дома.

Отец Валентины Алексей Константинович прошел всю войну сапером, возводил переправы, был ранен – осколком снаряда ему оторвало пальцы на правой руке, но Бог миловал, остался жив, и в 1947 году вернулся домой.

А в тысячах километров от фронта, в глубоком сибирском тылу жила семья Шипулиных. Гене тогда только исполнилось 10 лет, но он хорошо помнит лето 41-го. 22 июня было воскресенье, и они всей семьей, к которой присоединились родственники, пошли отдыхать на Черновой Бачат. Дети вместе со взрослыми гоняли мяч, купались, устраивали кучу-малу, а когда вечером вернулись домой, узнали страшное известие – началась война. Так и осталось в памяти маленького Гены: мирное время – солнечное, радостное, беззаботное, и война – страшная, горькая, голодная. Ушли на фронт все мужчины, кроме деда, и для Геннадия, его сестры, брата и мамы началась совсем другая жизнь. Мама, Елена Семеновна, работала на Гурьевском металлургическом заводе сначала в ОТК, получала 220 рублей (для сравнения: ведро картошки в войну стоило 300 рублей), а затем вынуждена была уйти работать термистом в прокатный цех, где платили побольше, но и работа была адская. Иногда она не приходила домой сутками, потому что прокатный цех выполнял заказы по изготовлению профилей для авиастроения, которые прямо на заводе ждали представители военных ведомств, строго контролируя весь процесс. Готовый прокат сразу грузили на военные самолеты и отправляли на авиазаводы. Для этих целей в Гурьевске даже был маленький аэродром, который находился в районе теперешней улицы, так и названной Аэродромной.

Когда мама возвращалась домой, дети понимали, что устала она настолько, что у нее просто нет на них сил. Поэтому Гена понял, что мужчина в семье, а значит, основной добытчик и кормилец – он, 10-летний мальчишка.

В первые дни войны было продано все, что имело хоть какую-то ценность. Но есть хотелось каждый день, а хлеба, который выдавали по карточкам, конечно, не хватало. Получать хлеб – половину булки на их семью — надо было ежедневно, но иногда Гена выпрашивал норму на 2 дня, это была уже целая булка, то есть почти состояние. И эта буханка играла роль не еды, а денежного эквивалента, который можно было продать или на что-то обменять. С полученным хлебом Гена бежал на базарчик, где продавал булку за 300 рублей, а потом отправлялся по частным домам, где, если повезет, можно было купить целое ведро картошки. Эту картошку они вчетвером ели два дня, причем не чистили ее, а запекали в духовке, экономя на очистках.

Особенно трудно было зимой. Из-за страшной бедности в доме были одни ботинки, в которых ходила на работу Елена Семеновна, а ребятишки бегали в школу босиком. Геннадий Николаевич хорошо запомнил, как в конце октября пришел в школу, а к обеду стеной повалил снег. Одноклассники шептались: «Как Генка домой-то пойдет?» А он хорохорился: «Добегу, не привыкать!» Но в середине второго урока раздался стук в дверь и тоненький голосок спросил: «А Шипулина можно?» Оказывается, мама пришла с работы, сняла свои ботинки и отправила младшего брата Витю в школу, обув его в галоши соседей. Поэтому зимой в школу ходить Гена перестал, хотя всегда хотел учиться, да и способностями его Бог не обидел.

Заботы о пропитании, добыче дров, а при их отсутствии – шишек из соснового бора – полностью легли на его плечи. Однажды он привез на тележке уголь, как оказалось, пополам со льдом. Накидал его в печку, а он зашипел и потух. Но небольшое тепло все же шло, и Гена снял крышку со старого сундука, положил прямо на плиту, лег на нее и уснул. Проснулся от дыма и крика сестры. Оказывается, уголь все же разгорелся, и крышка сундука, сработанная из старого сухого кедра, начала тлеть. Когда сестра сдернула сонного мальчишку с печки, крышка вспыхнула, а он со сна даже не мог понять, чего избежал. Видимо, сам Бог оберегал их в такое тяжелое время.

Осталось в памяти, как они с мамой выменяли ее тяжеленное золотое обручальное кольцо на 4,5 ведра картошки, а потом эта же участь постигла мясорубку. С ней вышла целая эпопея. На базаре всё не находилось покупателей на ненужный в военное время предмет, и Гена с мамой сильно замерзли, хотели есть, но не могли вернуться домой с пустыми руками. Потом на обмен мясорубки на картошку согласился какой-то мужик и повел их с базара (раньше он располагался в районе сквера Героев революции) к себе на улицу Пушкина. На улице уже стемнело и крепчал мороз. Они шли, закрываясь от ледяного ветра, и мечтали, как придут домой и напекут картошки… Но когда пришли, то жена мужика сказала, что мясорубку им не надо. Они плакали оба всю дорогу до своего дома на Революционной от голода и бессилия...

По весне начинался другой промысел. На полях собирали всё, что осталось в земле с осени. Мороженую картошку накладывали в мешки и, пока не растаяла, тащили домой. Мешок подпрыгивал на загривке, больно стучал по спине и издавал невообразимый запах, но это была еда. Картошку потом толкли в ступке и жарили эту похожую на резину массу прямо на плите, потому что сковородок и жиров не было.

Землю, которую можно было раскопать, раскапывали под огороды. Этим тоже занимались старики и дети, а если учесть, что сил у тех и у других, было мало, то получалась не копка, а мука. Ребятишки висли на лопатах всем телом и прыгали на них, чтоб хоть немного вогнать в землю. Садили картофельный «горох», и урожай был соответственный, а едва в земле завязывались клубни, их подкапывали на еду. Вот и получалось, что к ноябрю есть опять было нечего. Легче всего было, конечно, летом, благо, лес был рядом, а там – лебеда, саранки, ягоды, грибы. Ягоду собирали в тяжелые ведра, потом рвали листья подсолнухов, делали из них кулечки и продавали на базарчике.

Ближе к концу войны, когда наши войска пошли в наступление, в Гурьевске стали появляться диковинные по тем временам продукты и товары из Европы. Как-то маме на заводе вырешили красивое иностранное платье, таких они и не видели никогда. Она принесла его домой, померила, покрутилась, потом молча сняла и отнесла на базар, чтобы поменять на еду для детей. Не до одежды тогда было, не до красоты, а ведь ей было всего 35…

В 1945 году на Гурметзавод для переплавки начали возить военную технику – пушки, танки, оружие. Все это огромными кучами лежало вдоль железной дороги, и пацаны с утра до ночи лазили по этим кучам, с восторгом рассматривая такое богатство. Случались и трагедии. Иногда среди всей этой шихты попадались снаряды, а извечное мальчишеское любопытство — рассмотреть, что там, внутри – заставляло постучать, поковырять, разобрать. Снаряды взрывались, разнося и пацанов, и все вокруг в клочья. Так погиб младший брат закадычного друга Геннадия Николаевича.

Известие о конце войны пришло к ним уже под вечер 9 мая. Что чувствовали тогда люди, о чем думали? Чего было больше – радости от того, что все позади, или горя, что погибли самые родные и любимые? Возле клуба (Дворца культуры) собрался стихийный митинг, который, конечно, не могли пропустить босоногие пацаны. Что там говорили, кто выступал, Геннадий Николаевич не помнит. Да тогда ему это было и не важно. При всеобщем ликовании, крике, смехе и плаче он просто понял: кончилась война…